Running for governor by mark twain — ПроСмартфон

RUNNING FOR GOVERNOR.

A few months ago I was nominated for Governor of the great State of New York, to run against Stewart L. Woodford and John T. Hoffman, on an independent ticket. I somehow felt that I had one prominent advantage over these gentlemen, and that was, good character. It was easy to see by the newspapers, that if ever they had known what it was to bear a good name, that time had gone by. It was plain that in these latter years they had become familiar with all manner of shameful crimes. But at the very moment that I was exalting my advantage and joying in it in secret, there was a muddy undercurrent of discomfort "riling" the deeps of my happiness — and that was, the having to hear my name bandied about in familiar connection with those of such people. I grew more and more disturbed. Finally I wrote my grandmother about it. Her answer came quick and sharp. She said:

You have never done one single thing in all your life to be ashamed of — not one. Look at the newspapers — look at them and comprehend what sort of characters Woodford and Hoffman are, and then see if you are willing to lower yourself to their level and enter a public canvass with them.

It was my very thought! I did not sleep a single moment that night. But after all, I could not recede. I was fully committed and must go on with the fight. As I was looking listlessly over the papers at breakfast, I came across this paragraph, and I may truly say I never was so confounded before:

PERJURY. — Perhaps, now that Mr. Mark Twain is before the people as a candidate for Governor, he will condescend to explain how he came to be convicted of perjury by thirty-four witnesses, in Wakawak, Cochin China, in 1863, the intent of which perjury was to rob a poor native widow and her helpless family of a meagre plantain patch, their only stay and support in their bereavement and their desolation. Mr. Twain owes it to himself, as well as to the great people whose suffrages he asks, to clear this matter up. Will he do it?

I thought I should burst with amazement! Such a cruel, heartless charge — I never had seen Cochin China! I never had beard of Wakawak! I didn’t know a plantain patch from a kangaroo! I did not know what to do. I was crazed and helpless. I let the day slip away without doing anything at all. The next morning the same paper had this — nothing more:

SIGNIFICANT. — Mr. Twain, it will be observed, is suggestively silent about the Cochin China perjury.

[Mem. — During the rest of the campaign this paper never referred to me in any other way than as "the infamous perjurer Twain."]

Next came the "Gazette," with this:

WANTED TO KNOW. — Will the new candidate for Governor deign to explain to certain of his fellow-citizens (who are suffering to vote for him!) the little circumstance of his cabin-mates in Montana losing small valuables from time to time, until at last, these things having been invariably found on Mr. Twain’s person or in his "trunk" (newspaper he rolled his traps in), they felt compelled to give him a friendly admonition for his own good, and so tarred and feathered him and rode him on a rail, and then advised him to leave a permanent vacuum in the place he usually occupied in the camp. Will he do this?

Could anything be more deliberately malicious than that? For I never was in Montana in my life.

[After this, this journal customarily spoke of me as "Twain, the Montana Thief."]

I got to picking up papers apprehensively — much as one would lift a desired blanket which he had some idea might have a rattlesnake under it. One day this met my eye:

THE LIE NAILED! — By the sworn affidavits of Michael O’Flanagan, Esq., of the Five Points, and Mr. Kit Burns and Mr. John Allen, of Water street, it is established that Mr. Mark Twain’s vile statement that the lamented grandfather of our noble standard-bearer, John T. Hoffman, was hanged for highway robbery, is a brutal and gratuitous LIE, without a single shadow of foundation in fact. It is disheartening to virtuous men to see such shameful means resorted to to achieve political success as the attacking of the dead in their graves and defiling their honored names with slander. When we think of the anguish this miserable falsehood must cause the innocent relatives and friends of the deceased, we are almost driven to incite an outraged and insulted public to summary and unlawful vengeance upon the traducer. But no — let us leave him to the agony of a lacerating conscience — (though if passion should get the better of the public and in its blind fury they should do the traducer bodily injury, it is but too obvious that no jury could convict and no court punish the perpetrators of the deed).

The ingenious closing sentence had the effect of moving me out of bed with despatch that night, and out at the back door, also, while the "outraged and insulted public" surged in the front way, breaking furniture and windows in their righteous indignation as they came, and taking off such property as they could carry when they went. And yet I can lay my hand upon the Book and say that I never slandered Governor Hoffman’s grandfather. More — I had never even heard of him or mentioned him, up to that day and date.

[I will state, in passing, that the journal above quoted from always referred to me afterward as "Twain, the Body-Snatcher."]

The next newspaper article that attracted my attention was the following:

A SWEET CANDIDATE. — Mark Twain, who was to make such a blighting speech at the mass meeting of the Independents last night, didn’t come to time! A telegram from his physician stated that he had been knocked down by a runaway team and his leg broken in two places — sufferer lying in great agony, and so forth, and so forth, and a lot more bosh of the same sort. And the Independents tried hard to swallow the wretched subterfuge and pretend that they did not know what was the real reason of the absence of the abandoned creature whom they denominate their standard-bearer. A certain man was seen to reel into Mr. Twain’s hotel last night in state of beastly intoxication. It is the imperative duty of the Independents to prove that this besotted brute was not Mark Twain himself: We have them at last! This is a case that admits of no shirking. The voice of the people demands in thunder-tones: "WHO WAS THAT MAN?

It was incredible, absolutely incredible, for a moment, that it was really my name that was coupled with this disgraceful suspicion. Three long years had passed over my head since I had tasted ale, beer, wine, or liquor of any kind.

[It shows what effect the times were having on me when I say that I saw myself confidently dubbed "Mr. Delirium Tremens Twain" in the next issue of that journal without a pang — notwithstanding I knew that with monotonous fidelity the paper would go on calling me so to the very end.]

By this time anonymous letters were getting to be an important part of my mail matter. This form was common:

How about that old woman you kiked of your premisers which was beging.
POL PRY.

There is things which you have done which is unbeknowens to anybody but me. You better trot out a few dols. to yours truly or you’ll hear thro’ the papers from
HANDY ANDY.

That is about the idea. I could continue them till the reader was surfeited, if desirable.

Shortly the principal Republican journal "convicted" me of wholesale bribery, and the leading Democratic paper "nailed" an aggravated case of blackmailing to me.

[In this way I acquired two additional names: "Twain, the Filthy Corruptionist," and "Twain, the Loathsome Embracer."]

By this time there had grown to be such a clamor for an "answer" to all the dreadful charges that were laid to me, that the editors and leaders of my party said it would be political ruin for me to remain silent any longer. As if to make their appeal the more imperative, the following appeared in one of the papers the very next day:

BEHOLD THE MAN! — The Independent candidate still maintains Silence. Because he dare not speak. Every accusation against him has been amply proved, and they have been endorsed and re-endorsed by his own eloquent silence till at this day he stands forever convicted. Look upon your candidate, Independents! Look upon the Infamous Perjurer! the Montana Thief! the Body-Snatcher! Contemplate your incarnate Delirium Tremens! your Filthy Corruptionist! your Loath some Embracer! Gaze upon him — ponder him well — and then say if you can give your honest votes to a creature who has earned this dismal array of titles by his hideous crimes, and dares not open his mouth in denial of any one of them!

There was no possible way of getting out of it, and so, in deep humiliation, I set about preparing to "answer" a mass of baseless charges and mean and wicked falsehoods. But I never finished the task, for the very next morning a paper came out with a new horror, a fresh malignity, and seriously charged me with burning a lunatic asylum with all its inmates because it obstructed the view from my house. This threw me into a sort of panic. Then came the charge of poisoning my uncle to get his property, with an imperative demand that the grave should be opened. This drove me to the verge of distraction. On top of this I was accused of employing toothless and incompetent old relatives to prepare the food for the foundling hospital when I was warden. I was wavering — wavering. And at last, as a due and fitting climax to the shameless persecution that party rancor had inflicted upon me, nine little toddling children of all shades of color and degrees of raggedness were taught to rush on to the platform at a public meeting and clasp me around the legs and call me PA!

I gave up. I hauled down my colors and surrendered. I was not equal to the requirements of a Gubernatorial campaign in the State of New York, and so I sent in my withdrawal from the candidacy, and in bitterness of spirit signed it,

"Once a decent man, but now
"MARK TWAIN, I. P., M. T., B. S., D. T., F. C., and L. E."

Несколько месяцев назад меня как независимого выдвинули кандидатом на должность губернатора великого штата Нью-Йорк. Две основные партии выставили кандидатуры мистера Джона Т. Смита и мистера Блэнка Дж. Блэнка, однако я сознавал, что у меня есть важное преимущество перед этими господами, а именно: незапятнанная репутация. Стоило только просмотреть газеты, чтобы убедиться, что если они и были когда-либо порядочными людьми, то эти времена давно миновали. Было совершенно очевидно, что за последние годы они погрязли во всевозможных пороках. Я упивался своим превосходством над ними и в глубине души ликовал, но некая мысль, как мутная струйка, омрачала безмятежную гладь моего счастья: ведь моё имя будет сейчас у всех на устах вместе с именами этих прохвостов! Это стало беспокоить меня всё больше и больше. В конце концов я решил посоветоваться со своей бабушкой. Старушка ответила быстро и решительно. Письмо её гласило:

«За всю свою жизнь ты не совершил ни одного бесчестного поступка. Ни одного! Между тем взгляни только в газеты, и ты поймёшь, что за люди мистер Смит и мистер Блэнк. Суди сам, можешь ли ты унизиться настолько, чтобы вступить с ними в политическую борьбу?»

Именно это и не давало мне покоя! Всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз. В конце концов я решил, что отступать уже поздно. Я взял на себя определённые обязательства и должен бороться до конца. За завтраком, небрежно просматривая газеты, я наткнулся на следующую заметку и, сказать по правде, был совершенно ошеломлён:

«Л ж е с в и д е т е л ь с т в о. Быть может, теперь выступая перед народом в качестве кандидата в губернаторы, мистер Марк Твен соизволит разъяснить, при каких обстоятельствах он был уличён в нарушении присяги тридцатью четырьмя свидетелями в городе Вакуваке (Кохинхина) в 1863 году? Лжесвидетельство было осуществлено с намерением оттягать у бедной вдовы-туземки и её беззащитных детей жалкий клочок земли с несколькими банановыми деревцами — единственное, что спасало их от голода и нищеты. В своих же интересах, а также в интересах избирателей, которые будут, как надеется мистер Твен голосовать за него, он обязан разъяснить эту историю. Решится ли он?»

У меня просто глаза на лоб полезли от изумления. Какая грубая, бессовестная клевета! Я никогда не бывал в Кохинхине! Я не имею понятия о Вакуваке! Я не мог бы отличить бананового дерева от кенгуру! Я просто не знал, что делать. Я был взбешён, но совершенно беспомощен.

Прошёл целый день, а я так ничего и не предпринял. На следующий день в той же газете появились такие строки:

«З н а м е н а т е л ь н о! Следует отметить, что мистер Марк Твен хранит многозначительное молчание по поводу своего лжесвидетельства в Кохинхине!»

(В дальнейшем, в течение всей избирательной кампании эта газета называла меня не иначе, как «Гнусный клятвопреступник Твен»).

Затем в другой газете появилась такая заметка:

«Ж е л а т е л ь н о у з н а т ь, не соблаговолит ли новый кандидат в губернаторы разъяснить тем из своих сограждан, которые отваживаются голосовать за него, одно любопытное обстоятельство: правда ли, что у его товарищей по бараку в Монтане то и дело пропадали разные мелкие вещи, которые неизменно обнаруживались то в карманах мистера Твена, либо в его «чемодане» (старой газете, в которую он заворачивал свои пожитки). Правда ли, что товарищи были вынуждены наконец, для собственной же пользы мистера Твена, сделать ему дружеское внушение, вымазать дёгтем, вывалять в перьях, и пронести по улицам верхом на шесте, а затем посоветовать поскорей очистить занимаемое им в лагере помещение и навсегда забыть туда дорогу? Что ответит на это мистер Марк Твен?»

Можно ли было выдумать что-либо гнуснее! Ведь я никогда в жизни не бывал в Монтане!

(С тех пор эта газета называла меня «Твен, Монтанский Вор»).

Теперь я стал развёртывать утреннюю газету с боязливой осторожностью, — так, наверное, приподнимает одеяло человек, подозревающий, что где-то в постели притаилась гремучая змея.

Однажды мне бросилось в глаза следующее:

«К л е в е т н и к у л и ч ё н ! Майкл О`Фланаган — эсквайр из Файв-Пойнтса, мистер Снаб Рифферти и мистер Кэтти Маллиган с Уотер-стрит под присягой дали показания, свидетельствующие, что наглое утверждение мистера Твена, будто покойный дед нашего достойного кандидата мистера Блэнка был повешен за грабёж на большой дороге, является подлой и нелепой, ни на чём не основанной клеветой. Каждому порядочному человеку станет грустно на душе. При виде того, как ради достижения политических успехов некоторые люди пускаются на любые гнусные уловки, оскверняют гробницы и чернят честные имена усопших. При мысли о том горе, которое эта мерзкая ложь причинила ни в чём не повинным родным и друзьям покойного, мы почти готовы посоветовать оскорблённой и разгневанной публике тотчас же учинить грозную расправу над клеветником. Впрочем, нет! Пусть терзается угрызениями совести! (Хотя, если наши сограждане, ослеплённые яростью, в пылу гнева нанесут ему телесные увечья, совершенно очевидно, что никакие присяжные не решатся их обвинить и никакой суд не решится присудить к наказанию участников этого дела.)»

Ловкая заключительная фраза, видимо, произвела на публику должное впечатление: той же ночью мне пришлось поспешно вскочить с постели и убежать из дому чёрным ходом, а «оскорблённая и разгневанная публика» ворвалась через парадную дверь и в порыве справедливого негодования стала бить у меня окна и ломать мебель, а кстати захватила с собой кое-что из моих вещей. И всё же я могу поклясться всеми святыми, что никогда не клеветал на дедушку мистера Блэнка. Мало того — я не подозревал о его существовании и никогда не слыхал его имени.

(Замечу мимоходом, что вышеупомянутая газета с тех пор стала именовать меня «Твеном, Осквернителем Гробниц»).

Вскоре моё внимание привлекла следующая статья:

«Д о с т о й н ы й к а н д и д а т ! Мистер Марк Твен, собравшийся вчера вечером произнести громовую речь на митинге независимых, не явился туда вовремя. В телеграмме, полученной от врача мистера Твена, говорилось, что его сшиб мчавшийся во весь опор экипаж, что у него в двух местах сломана нога, что он испытывает жесточайшие муки, и тому подобный вздор. Независимые изо всех сил старались принять на веру эту жалкую отговорку и делали вид, будто не знают истинной причины отсутствия отъявленного негодяя, которого они избрали своим кандидатом. Но вчера же вечером некий мертвецки пьяный субъект на четвереньках вполз в гостиницу, где проживает мистер Марк Твен. Пусть теперь независимые попробуют доказать, что эта нализавшаяся скотина не была Марком Твеном. Попался наконец-то! Увёртки не помогут! Весь народ громогласно вопрошает: «Кто был этот человек?»

Я не верил своим глазам. Не может быть, чтобы моё имя было связано с таким чудовищным подозрением! Уже целых три года я не брал в рот ни пива, ни вина и вообще никаких спиртных напитков.

(Очевидно, время брало своё, и я стал закаляться, потому что прочёл без особого огорчения в следующем номере этой газеты своё новое прозвище: «Твен, Белая Горячка», хотя знал, что это прозвище останется за мной до конца избирательной кампании.)

К этому времени на моё имя стало поступать множество анонимных писем. Обычно они бывали такого содержания:

«Что скажете насчёт убогой старушки, какая к вам стучалось за подаянием, а вы её ногой пнули?»

«Некоторые ваши тёмные делишки известны пока что одному мне. Придётся вам раскошелиться на несколько долларов, иначе газеты узнают кое-что а вас от вашего покорного слуги».

Остальные письма были в том же духе. Я мог бы привести их здесь, но думаю, что читателю довольно и этих.

Вскоре главная газета республиканской партии «уличила» меня в подкупе избирателей, а центральный орган демократов «вывел меня на чистую воду» за преступное вымогательство денег.

(Таким образом, я получил ещё два прозвища: «Твен, Грязный Плут» и «Твен, Подлый Шантажист»).

Между тем все газеты со страшными воплями стали требовать «ответа» на предъявленные мне обвинения, а руководители моей партии заявили, что дальнейшее молчание погубит мою политическую карьеру. И словно для того, чтобы доказать это и подстегнуть меня, на следующее утро в одной из газет появилась такая статья:

«П о л ю б у й т е с ь н а э т о г о с у б ъ е к т а ! Кандидат независимых продолжает упорно отмалчиваться. Конечно, он не смеет и пикнуть. Предъявленные ему обвинения оказались вполне достоверными, что ещё больше подтверждается его красноречивым молчанием. Отныне он заклеймён на всю жизнь! Поглядите на своего кандидата, независимые! На этого Гнусного Клятвопреступника, на Монтанского Вора, на Осквернителя Гробниц! Посмотрите на вашу воплощённую Белую Горячку, на вашего Грязного Плута и Подлого Шантажиста! Вглядитесь в него, осмотрите со всех сторон и скажите, решитесь ли вы отдать ваши честные голоса этому негодяю, который тяжкими своими преступлениями заслужил столько отвратительных кличек и не смеет даже раскрыть рот, чтобы опровергнуть хоть одну из них».

Дальше уклоняться было уже, видимо, нельзя, и, чувствуя себя глубоко униженным, я засел за «ответ» на весь этот ворох незаслуженных грязных поклёпов. Но мне так и не удалось закончить мою работу, так как на следующее утро в одной из газет появилась новая ужасная и злобная клевета: меня обвиняли в том, что я поджёг сумасшедший дом со всеми его обитателями, потому что он портил вид из моих окон. Тут меня охватил ужас. Затем последовало сообщение, что я отравил своего дядю с целью завладеть его имуществом. Газета настойчиво требовала вскрытия трупа. Я боялся, что вот-вот сойду с ума. Но этого мало: меня обвинили в том, что, будучи попечителем приюта для подкидышей, я пристроил по протекции своих выживших из ума беззубых родственников на должность разжёвывателей пищи для питомцев. У меня голова пошла кругом. Наконец бесстыдная травля, которой подвергли меня враждебные партии, достигла наивысшей точки: по чьему-то наущению во время предвыборного собрания девять малышей всех цветов кожи и в самых разнообразных лохмотьях вскарабкались на трибуну и, цепляясь за мои ноги, стали кричать: «Папа!»

Я не выдержал. Я спустил флаг и сдался. Баллотироваться на должность губернатора штата Нью-Йорк оказалось мне не по силам. Я написал, что снимаю свою кандидатуру, и в порыве ожесточения подписался:

«С совершенным почтением ваш, когда-то честный человек, а ныне:

Гнусный Клятвопреступник, Монтанский Вор, Осквернитель Гробниц, Белая Горячка, Грязный Плут и Подлый Шантажист

Friday, November 2, 2012

Running for Governor

Other Election Day fare by Mark Twain
“A Presidential Candidate”

Buy the book
Mark Twain: Collected Tales, Sketches, Speeches, & Essays 1852–1890
Nearly 200 stories, sketches, burlesques, hoaxes, tall tales, speeches, and satires • 1,076 pages
List price: $40.00
Web store price: $32.00

“Who Stole the People’s Money?”—Do Tell. N. Y. Times. / ’Twas Him. Boss Tweed and the Tammany Ring, caricatured by Thomas Nast. Harper’s Weekly, August 18, 1871.

The 1870 New York gubernatorial election pitted the Democratic incumbent, John T. Hoffman, against the Republican, Stewart Lyndon Woodford, a decorated Civil War veteran and former lieutenant governor. Previously the mayor of New York City (the last to become governor of the state), Hoffman was closely connected with Boss Tweed’s Tammany Hall political machine and won the election with over 52% of the vote. Two years later, however, Hoffman would be drummed out of office after The New York Times ran a series of exposés on Tweed’s corrupting influence over regional politics and the embezzlement of tens of millions of dollars in taxpayer funds.

What’s not as well known about the 1870 election is Mark Twain’s brief entry into the race for governor—at least in an imaginative piece published shortly after the election. “Running for Governor” appeared as his monthly column for Galaxy magazine and in the local Buffalo Express newspaper, and it was thereafter widely reprinted. (In some versions, the names of the major party candidates were changed to “John T. Smith” and “Blank J. Blank.”) It would not be the only time Twain mocked Governor Hoffman in his writing. The following year he published Mark Twain’s (Burlesque) Autobiography and First Romance, which included illustrations that had nothing to do with the text: caricatures of various robber barons and politicians (including Hoffman) captioned with lines from the nursery rhyme “The House that Jack Built.” Two years later Twain had second thoughts about the book as a whole, considering it one of his lesser efforts, and had the plates destroyed.

A surprising consequence of Mark Twain’s column about his fictional candidacy for state governor is how, in recent decades, it perpetuated his fame in mainland China. Literary scholar Guiyou Huang writes: “ ‘Running for Governor’ was translated and filtered down into the high school textbooks throughout the country as a model piece of critical realism that exposes the so-called false democracy in a capitalist country. In other words, all high school graduates [in China] know who Mark Twain is.”

This selection may be photocopied and distributed for classroom or educational use.